Юрий Шевчук
Эх, уйти бы в монастырь,
Разменять вино на воду,
Стать без имени, без роду,
В пустынь обратить пустырь.
Простоять на камне вечность,
Отмолить хмельную Русь,
Вскрыть ей, дуре, бесконечность,
Бренной жизни этой грусть…
Да мешают мне грехи,
Жажда тела, имидж, слава,
Пустяковые стихи
И поклонников отрава.
Твой взгляд
Усталого подъезда,
Где темно,
Оплеваны ступени
И окно разбито,
Лампочка горит,
Не разгоняя – собирая тьму,
Гул от шагов,
Чужие номера и двери.
И лужи у дверей.
Облезлый кот
На ржавой батарее,
Глаза кота
И больше ничего…
Он выгнул спину,
Распушил загривок,
Бельмо – на левом,
В правом – страх и ярость.
Он зашипел, как может только старость,
Когда она, отрекшись от всего,
Имеет лишь изодранный покой.
А больше ничего.
Покой,
Лишь надписи на стенах
Об изменах,
А больше ничего,
Твой взгляд…
Плохие, плохие, плохие, плохие , плохие, плохие
Без воды, без огня, под обстрелом кляня и моля об одном:
Чтоб плохие погибли не зря.
Плохие раздражают хороших, хороших, хороших, хороших, хороших,
Пишущих о плохих одно: говно...
Эх, собрать бы беду, бронированной тяжкою ношей
И покаяться всем: и плохим, и хорошим.
Иногда я Моцарт,
Иногда Сальери.
Стал петлею нотной
в потном Англетере.
Окна на Исаакий —
Купола под снегом
Вьюга амфибрахий
Заметает следом.
Вьюга заметала,
Хочется напиться,
Стать пустым каналом
Или мертвой птицей.
Хочется покоя,
Ангелов на крыше,
Выйти из запоя
И чтоб все — потише.
Почему я лезу
В петлю в Англетере?
Нужно до зарезу
Это новой вере.
Что же, получите
Короля Пальмиры,
Только не ищите,
Нет в карманах лиры.
Я ее поставил
Под Рязанью, в сени..
Иногда я Сталин,
Иногда Есенин.
Собрать бы вместе радостные кухни,
Где мы шумели долгими ночами.
Где чутким пониманьем угощали
Нас верные и преданные духи.
Эй, домовые многоглазых зданий,
Как вас немного, добрые, осталось,
Необходимая для нас большая малость,
О времена, изрезанных скитаний.
Заблудились в изгибах изгои,
Из завалов не выйдут герои,
Время дышло вошло в нас и вышло,
В лазаретах защитники трои.
Берегут свою честь и разлуку,
Не загнать на чужие пожары,
Эту честную, бедную скуку,
Эти нежные, томные чары.
Не виню равнодушных, сам грешен,
Слишком много на каждом проклятий,
Я искал дорогие объятья,
И нашел и удобно подвешен.
В ресторане под звуки ванили,
Поп звезда развернет злые груди,
В пьяной тьме киловатной кадрили,
Превращаются в прошлое люди.
Наши песни здесь только помеха,
Умирать чтобы жить не для вечных,
И жует бесконечное эхо,
Как бифштексы молитвы конечных.
Ты не позвонила
У тебя проблемы
С неба тонны ила
Падают на землю
Нету больше снега
Грязь с песком на окнах
Ни шагов, ни бега...
Что-то в небе сдохло
Вместо песен – глина
Комьями забила
Рты у магазина
Память у мобилы
Грязь всё понимает
Знает – что такое
Грязь теперь летает
Грязь теперь живое
Ты не позвонила
Город съела сера
Наступила Сила
Воцарилась Мера
Суетятся волки
У очков разбитых
Соберу осколки
За любовь убитых
Неоднозначность неприступной ноты,
Висящей между горлом и диваном,
В письме, где ты кричишь мне ветром рваным,
Больным аккордом: где ты, с кем ты, кто ты.
В незрячем мире, сумрачном и странном,
Под одеялом – гробовой доской,
Ты «нефизические» угощаешь раны
Такою гениальною тоской.
Хрусталь над пропастью, несбывшегося ваза
Еще стоит, пока поет она,
Та нота еле видящего глаза,
И плохо слышащая вторит ей страна.
Про что все звуки. Что бы мы узнали,
Коснувшись тайн сырого бытия?
Про что все басни. Музы вне морали,
И не за песни судит Судия.
Чего кричишь? Я рад все это слышать.
Из нот таких остывших правят храм.
Под нами не земля уже, а съехавшая крыша,
И мы немного ближе к небесам.
Мы
Раздевались долго
Когда упал последний лист
Я стал зимой
Но ты не испугалась
Ты заискрилась мехом
Ко мне прижалась
...И отдалась со смехом
Пчёл золотистых рой
Нас мёдом напоил
И Ангел-шестикрыл
Что над постелью нашей
Музыку листал, зевая
Наблюдая
Бесконечность счастья
И выковыривая Моцарта из пасти
Вдруг улетел
Брюзжа на надоевшие ему
Забавы рая...